Конец света по ди-джею RED или двадцать лет спустя

«Ах Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо.
Я не хочу твоего замороженного винограда!»
(О.Э.Мандельштам)
«Я не ищу больше твоего утерянного
флага!»
(DJ-RED) БЫЛЬ!


Как всегда я встал рано и пока все спали глубоким утренним сном, поспешил на кухню, чтобы вцепиться в комп. и просмотреть поступившие новости, письма и видео. Потряхивая затёкшими от сна мышцами, я тихо, на цыпочках прошёл на кухню и опустился за стол, на краю которого стоял ноутбук. Привстав вновь, я приоткрыл окно и свежий воздух с проспекта, смешанный с выхлопами автомобилей в десять рядов идущих под окнами, хлынул в помещение. Чертыхаясь мысленно в их адрес, я сделал несколько вздохов «воздушных коктейлей» из сгоревших нефтепродуктов, смешанных с холодным утренним воздухом, уселся за стол и открыл компьютер.
Пробежав взглядом по интересующим меня названиям информационных страниц интернета, я застрял на удивительном сообщении о приближающемся конце света. Про ожидаемый «конец света» я вдоволь наслышался в течении своей жизни. Такие сообщения вот уже несколько лет попеременно мелькают в прессе, беспокоя мир и оповещая его о приближающемся апокалипсисе. Они меня не трогали особенно. Но это сообщение 89-летнего калифорнийского проповедника Гарольда Кемпинга, вдруг заставило меня «притормозить» потому, что дата этого грандиозного момента крушения мира, приходилась на 21-мая 2011 года, то бишь на те весенние дни, в которые я собирался посетить мой родной город, в котором не был более 10 лет.
«Ничего себе!»- невольно вырвалось у меня, и я заёрзал на стуле от увиденного сообщения.
Мне, конечно, стало интересно от прочитанной информации, так как в ней я вдруг интуитивно почувствовал какой-то далёкий нехороший знак, точнее предчувствие. Я согрел чайник и стал пить чай, мысленно прикидывая несколько вариантов предстоящего Апокалипсиса стараясь увидеть в сообщении нечто не ординарное, предупреждающее меня об отказе поездки в Армению, которую я собирался предпринять в эти дни. На экране компа. я смотрел видео предстоящего Армагедона, где гигантские волны-цунами заливали города мира, разрушая всё на своём пути. Я не фаталист и все расчеты, приведённые проповедником от распятия Христа и до указанной даты, которые составили 720-лет и 1500дней, меня не трогали серьёзно, вызывая во мне ничего более как усмешку и обывательский интерес.
«Если это произойдёт 21 мая, то моя поездка естественно не состоится, - если нет, то всё останется в силе и 26-мая я улечу»,- так думал я расслабляясь, решив больше не возвращаться к проблеме «конца света», которая могла прервать так долго ожидаемую мной поездку.
Апокалипсис, как и требовалось, ожидать не произошёл и в этот раз и я окрылённый предстоящей встречей с тёплым городом, вылетел в сторону библейского Арарата.
В аэропорту прибытия меня встретил мой старый приятель со своим сыном и на автомобиле отвезли в отель, тот, в котором останавливались 20-лет назад московские пилоты с монгольфьером, вызванные мною для сенсационной демонстрации национального флага на празднике Независимости.
Мы, конечно, проехались по изменившемуся от времени городу, по его центральным улицам и даже перекусили в новом, открытом кафе у здания Оперы, там, где двадцать лет назад, шли бурные многолюдные митинги и кайфовать тогда, как сейчас, не могло быть и речи.
Мы сидели на открытом подиуме в тени деревьев и пили прохладный «Бжни», минералку, которую я не пил с тех давних лет. С каждым глотком прохладной минеральной воды мне казалось, что с её помощью я постепенно реанимируюсь, то бишь возвращаюсь в те далёкие годы своей молодости, которые пролетели в этом городе невероятно быстро.
Я прикрывал глаза от кайфа навалившихся на меня ощущений, вспоминая мгновения прошлых лет: митинги, многолюдные толпы уставших и растерявшихся людей, с воспаленными взорами слушающих пламенные речи своих лидеров о стычках, происходящих на границах республики. Я видел гробы с погибшими «фидаинами» стоящими у входа в Оперу и пламенные клятвы мщения живых, звучащих у их изголовья. Всё это мелькало в моём сознании как кадры архивной кинохроники.
В конце концов, переродившаяся республика добилась долгожданной независимости и, отделившись от великой империи, стала самостоятельным государством.
Через два дня, новой стране, в которой я жил тогда, исполнялось двадцать лет. Я собственно из-за этого и прилетел в свой родной город, что бы посмотреть на результаты и последствия прошедшего «великого шухера», так как был причастен к первым его празднествам.
Потом друзья отвезли меня устраиваться в отель, где раздав на «рецепшен» свои фотки с флагом я завалился отдыхать от навалившихся на меня эмоций прошлых лет, перелёта и жаркого города. На следующий день, позавтракав и напялив рукотворную майку с флагом, я уже стоял на главной площади, стараясь вспомнить всё то, что происходило на ней двадцать лет назад.
Я хотел посмотреть и вспомнить прошлое, подышать свежим горным воздухом и увидеть яркое солнце, которое светило тогда, когда в небо малой родины, я поднимал её новый флаг. Прекрасное было время. Романтика открывателя неизвестного будущего, стремление к новой жизни, бились тогда в моей душе в унисон Данковскому сердцу, того самого легендарного героя, кто освещал когда-то дорогу людям блуждающим в темноте в поисках света. Тогда я, человек другого племени, стремился всеми фибрами своей души помочь братьям по вере выстоять, выжить и доказать своё право на жизнь. И многолюдная площадь заполненная горожанами в тысячу глоток отвечала мне рёвом радости, взаимностью страсти происходящего. Толпа рукоплескала их русскому романтику, взлетевшему в небо с символом их самих: флагом с полосой абрикосового отлива, утверждаясь в многолюдном и противоречивом мире планеты….
Стоя с сильно бьющемся сердцем, я смотрел вокруг себя, стараясь переосмыслить прошлое, и понять происходящее. Между «тогда» и «сегодня»,- двадцать лет пролетевшей жизни, столько же лет блужданий в поисках истины, той к чему стремился я и народ, радостно заполнивший эту площадь, которая сегодня, к моему удивлению и огорчению, была пустынна. На ней не было людей, и не было ни громких возгласов радости, ни счастливых улыбок, ни звуков оркестра. И только шум воды от вяло работающих фонтанов разносился по тихой и ярко освещённой весенним солнцем площади. В сердцах я крутил головой во все стороны, надеясь разглядеть среди пустынных улиц, как тогда, людей спешащих на площадь, нервно поглядывая на круглые башенные часы, расположенные на здании правительства республики. Вновь, в который раз я взглянул на них.
Стрелки часов медленно приближались к 11-00, что бы своим боем отметить точное время прошедших двадцати лет, с того момента и по сегодняшний день.
Удивительное ощущение ожидания приближающегося момента времени, которого ждёшь два десятка лет, дело непростое, а очень даже волнительное. Его трудно, с чем-либо сравнить. И совладеть собой, становится тоже трудно и просто невмоготу. В твоём взлохмаченном воспоминаниями мозгу, мелькают кадры событий двадцатилетней давности связанные с этим местом, а сознание с горечью подсказывает, что их повтора сегодня не будет и не может никогда повториться: ведь мир событий движется в одну сторону и ждать их повторения бессмысленно. Чувствуя своё бессилие перед временем, ты всё равно ждёшь, заворожённый магией воспоминаний прошлого: хотелось бы ещё раз взлететь и парить, парить, как тогда над площадью, над миром, ведь так ярко и заманчиво светит солнце и небо такое чистое и прозрачное, манящее в свои бездонные объятья свободы и любви. Хотелось вновь услышать шум голосов людского моря, заполнившего площадь, помогающего тебе разбежаться, и подобно трамплину оттолкнуться от прошлого и взлететь в будущее…
Я продолжал стоять и трястись мелкой рябью в теле, не зная, как мне быть, хотя готовился к этой встрече с прошлым довольно основательно и несколько лет. От этого прошлого, которое цепко держало меня в своих воспоминаниях все эти годы, я ни как не мог отделаться. Отчаявшись и поняв, что от него мне не избавиться, я решил просто-напросто написать о нём, тобишь изложить в письменной форме всё произошедшее, удовлетворяя свои страсти и амбиции, которыми потом буду делиться с самим собой и с теми, кому это будет интересно. Я не литератор и не писатель и не собираюсь приукрашивать события и всё то, что происходило со мной, так как это было бы подло и неправильно. Тогдашнее время и чувства, я изложил в книге «Флаг ди-джея РЭД» издав её небольшим подарочным тиражом здесь, в Ереване, через интернет, которую собирался раздать своим друзья и коллегам в качестве подарка, а незнакомым,- в качестве визитки, памяти о прошлом и о себе. И конечно, я собирался вновь побывать на том самом месте, что бы ещё раз, вспомнить и прочувствовать, обострёнными нервами, всё моменты произошедших событий.
Моя эпопея, произошедшая двадцать лет назад, началась с того, что предложенная мною идея проведения праздника Независимости, была принята общественным собранием активной группы энтузиастов, и мэром города «на ура!», который, не раздумывая, предложил мне осуществить её лично. Обрадованный тем, что после организации дискотеки в «молодёжке» и участия в Олимпиаде-80 со своим переносным «Диско», я мог быть ещё раз полезным своему городу и людям, согласился на реализацию собственного проекта и с радостным воодушевлением и энтузиазмом приступил к его претворению в жизнь.
Нет независимости без свободы, а свободы без флага! «Флаг-это символ самих себя!», - так когда-то говорил первый американский президент, когда представлял национальный флаг Америки своему народу.
Хочу напомнить немного о себе: я человек православный, и проживал в то время в Армении, стране древней, христианской, которая входила тогда в состав великой империи именуемой СССР.
Отец мой военнослужащий, привёз нас в Армению ещё в начале пятидесятых из России. Здесь он служил на границе, потом в столичном полку и, выйдя на пенсию, продолжал работать на предприятии электротехнической промышленности, пока тяжело не заболев, слёг. При его возрасте все его ранения и болезни заговорили сразу: в первую очередь военная контузия (память о линии Маренгейна, та что в Финляндии) дала о себе знать, плюс участие в испытаниях первой атомной бомбы в Тоцких лагерях (1954г) и тяжёлой службой в горных условиях республики. Став инвалидом, он практически стал постельным больным, что сделало нашу семью почти невозвратной в Россию. Всё это время я учился, жил и работал в Армении, до тех пор, пока красная империя не дала свой исторический «сбой», начавшийся с её распада.
Именно тогда, когда произошли тектонические подвижки великой державы, тобишь когда империя Советов разваливалась, и образовывались новые государства, называемые себя независимыми, мне предстояло покинуть «малую» родину, становящуюся мне… мачехой и отправиться на свою историческую, тобишь в Россию. Но я не торопился «сачковать», в Россию, так как, мне неожиданно представилась возможность проявить себя ещё раз, и может быть, как мне казалось, не в последний.
Я собирался осуществить свой «проект века»: поднять в небо новый символ Армении, что само по себе было делом чести любого армянина, тем более, что собственного флага не было в истории Армении более шести веков. С одной стороны, эта историческая миссия, которую я собирался осуществить, была своего рода, моим прощальным жестом своему дому, могилам своих близких, своей малой Родине, в которой я вырос, жил и трудился довольно долгое время. С другой, стать первым флагоносцем зарождающейся республики и фактически попасть в её историю, было делом исключительным, и неординарным.
Я помнил из истории, что подобное «флаговоодружение» в Армении было первого октября в 1827 года, когда русские войска генерала Паскевича захватили Эривань, освободив его от персов. Тогда русский флаг, под гром пушек и бравое русское «ура!», вывешенный на крыше персидского сардара, возвестил об этом всем жителям города.
Спустя 164 года история распорядилась по-другому: судьба предоставила, не кому-то, а мне возможность продолжить начатое своими соплеменниками «флаговоодружение» с точностью, но наоборот: - оставаясь наследником Паскевича, я поднял не русский флаг, а армянский триколор и не на крыше мечети, а выше, в небо республики, и не в честь России, как это было тогда, а в честь Армении, которая освободилась от имперских пут, ранее сковавших её моими соотечественниками.
Я конечно не получил от шефов города почётного звания, которое получил тогда генерал Паскевич, став губернатором города Эривань, называемым в народе «Паскевичем Эриваньским», не услышал и благодарностей от мэра, более того узнав с горестью и удивлением, о его смерти произошедшей при неизвестных и загадочных обстоятельствах. Новость от услышанного меня осадила, и заставила больше не думать и надеяться о наградах и благодарностях, хотя в глубине души я считал себя, по меньшей мере, национальным героем, оставившим свой «русский след» в истории нового государства.
А почему нет? Ведь те времена девяностых были далеки от благополучия: на границе война, в городе голод, холод, нет света и газа, револьверные выстрелы в ночи, от которых всё уходило в пятки. При таких нечеловеческих обстоятельствах, мне пришлось организовывать уникальный полёт монгольфьера с флагом и чествовать новую власть. К тому же никто из местных аборигенов не проявил желания полететь в небо своей страны, и продемонстрировать миру флаг новой республики. Никто!
«Ашхара шураэкель!» - (Мир перевернулся-арм.), сказал бы праведник и был бы прав.
…Стоя на Ереванской площади с закрытыми глазами, я вспоминал массу событий связанных с этим местом, ожидая, боя часов на площади, которые скоро должны были озвучить 11-00 часов утра.
В конце концов, бой вывел меня из состояния воспоминаний и, заставил вздрогнуть, и напомнить, что двадцатилетний срок времени истек, и отсчёт двадцать первого года начался.
Я вскинул «Кенон» и с того места, где когда-то стоял памятник великому Ленину, медленно повёл камерой панорамируя площадь, плавно перемещая её до того места, где надувался и потом взлетел монгольфьер с гигантским флагом-триколором. Потом траектория камеры заскользила по фасаду противоположного здания, на крыше которого тогда, торчала сломанная кровельная жестянка, угрожающая распороть оболочку взлетающего монгольфьера пополам и сорвать весь праздник начисто. Сегодня на крыше её не было. (Ещё бы, прошло двадцать лет)
Я вновь оглянулся по сторонам, вспоминая, где располагался оркестр, праздная толпа и где брали интервью у горожан телевизионщики, где стояла трибуна, на которой выступал хор и потом президент и откуда мы «рванули» на милицейской «Волге» в погоню за улетающим шаром.
Что бы расставить всех персонажей прошедшего исторического события на свои места, я достал из сумки видеоплеер, привезённый с собой, собираясь в который раз просмотреть документальный фильм, снятый двадцать лет назад и почувствовать разницу прошлого и настоящего в реальном времени.
Разница того и сегодняшнего дня была «на лицо», что заставило меня тяжело вздохнуть, как-то напрячься и задуматься о причине происходящего. Людей на площади не было, и никто к ней не спешил. Площадь была пустынна, на ней не было, как это бывает в праздники, установленных конструкций сборных сцен, трибун или ещё чего-то, что свидетельствовало бы о предстоящих выступлениях, концертах и торжествах.
А тем временем, на дисплее плеера, собравшиеся на площади горожане давали интервью телевизионщикам, по её центру российские пилоты готовили монгольфьер к полёту, нагнетая его воздухом от вентилятора.
Чувствуя себя почти посланником «из неоткуда» перенесшего «картинку» события двадцатилетней давности на место её рождения, я почувствовал в себе поднимающуюся волну неожиданных эмоций.
Я вновь посмотрел на площадь и никого не увидел, кроме как нескольких одиноких прохожих, спешащих по тротуару возле гостиницы «Армения». Я вновь взглянул на экран: на экране, на этом же месте(двадцать лет назад), милиционер размахивал руками, отгоняя группу неугомонных любопытных от стартующего монгольфьера…
Мне казалось, что одним глазом я вижу прошлое, другим,- сегодняшнее, то бишь наблюдаю в «он лайн», оба сфокусированных момента в одном и том же географическом месте,- площади, на которой я нахожусь.
Я знал, что именно этим и руководствовался француз Р.Удэн, создавая свои знаменитые спектакли «Звук и Свет», которые ещё в 50-х захватили мир своим спиритическим искусством. Он работал звуком и светом, вызывая звуки из «не бытия прошлого», я же смотрел движущееся изображение тех лет в реальном времени! Это была неописуемая магия синтеза прошлого и настоящего времени, тобишь временного микса, происходящего перед моими глазами. Я немного «завис» от ощущения происходящего перед моими глазами, интуитивно предполагая, что попал в третье измерение, отчего чуть не упал, но вовремя спохватившись, устоял.
«Неужели сюда никто не придёт из тех людей, кто был тогда? Может, уехали как многие? А из приезжих, тоже ведь никого нет? - подумал я с досадой, сканируя взглядом площадь.- Может потом появятся. Наверно пока ещё спят».
Мой энтузиазм начал спадать и я не видел в этом ничего хорошего, успокаивая себя тем, что за двадцать лет многое могло поменяться в жизни общества и к этому надо относиться с пониманием и не тушеваться. Мне не хотелось думать о том, что отношение горожан к своему празднику резко поменялось, и вдвойне не хотелось верить, что его славное прошлое может быть забыто ими напрочь.
«Если это так, то может быть, и меня забыли,- решил я с горечью и недоумением, созерцая окружающее,- выходит, ожидать знакомых лиц, которые могут появиться здесь, нереально».
Мои тревожные мысли прервались проехавшим рядом на двухколёсном скутере мужчиной, показавшийся мне смешным, так как подобные самокаты применяются для обслуживания и объезда площадок играющих в гольф. Может быть, мой город за это время стал быть похожим на гольфовое поле?
Я продолжал крутить головой и наблюдать по сторонам, не переставая размышлять о происходящем.
Вспомнил вчерашний полёт сюда. Там в самолёте, на высоте 10000-метров я взял автограф у самого экс-президента… Это произошла спонтанно и неожиданно для меня самого. Может в этом был повинен мистический дух библейской горы Арарат над которой мы пролетали, может что-то другое, но дело было так.
Рядом сидящий пассажир, армянский строитель и односельчанин руководителя знаменитого «Ташир»-а, того кто запросто, во всеуслышание подарил квартиру в Ереване скандальной Ксении Собчак, проговорился мне, сказав, что в первом салоне летит сам экс-президент, возвращающийся из Москвы.
Прикинув, что подобное знакомство с лидером новой республики над библейским Араратом явление чрезвычайно редкое, и что мне встретиться с ним здесь в облаках более реально, чем на земле, я решил достать свой плеер с фильмом, что бы показать его экс-президенту и взять у него автограф, в качестве оплаты. Однако, я тут же вспомнил, что плеер находиться в багаже самолёта, и недолго думая я достал несколько фотографий и встав с кресла, направился в первый салон самолёта, к экс-президенту. Но как только я прошёл несколько шагов вперёд и поравнялся с перегородкой отделяющей салоны, как передо мной вырос охранник и с вытянутой вперёд рукой осадил мою прыть, сканируя своим взглядом меня и фото, которые я держал в вытянутой руке.
- В чём дэло?- отрывисто спросил, он меня по-русски, немного нервничая.
Тут я заметил, что рядом со мной выросли ещё два бугая с видами откормленных силовиков.
- Да вот хочу взять автограф.- начал я, показывая ему фотографии. – Я поднимал ваш флаг в день независимости 28 мая 1991года. Я русский пилот-знаменосец из Москвы. Завтра праздник, вот я и лечу в Ереван. А сейчас хочу взять автограф у экс-президента и подарить ему это фото. Пусть увидит, как это было в девяносто первом.
Охранник с интеллигентным лицом, видимо начальник, с удивлением взял фото и стал их рассматривать, поглядывая на меня. Потом отошёл вглубь салона к экс президенту, сидящему в первом ряду, перед перегородкой кабины пилотов.
Я видел, как он склонился над сидящим мужчиной, и что-то рассказывая ему, показывал мои фотографии. Я оглянулся назад, почувствовав спиной, что в салоне стало подозрительно тихо. Весь салон, ранее безмятежных теперь притихших пассажиров, следил за нашим разговором, напряжённо вглядываясь и прислушиваясь к нашему общению. Поведение пассажиров меня очень удивило. И тут я вдруг понял, почему все пассажиры так напряжённо наблюдают за нами. По всей видимости, они приняли меня за возможного террориста, который замышляет что-то недоброе, желая пробиться к экс-президенту. Пауза недоверия, страха за свою жизнь от неожиданно возникшей опасности, повисла в воздухе. Подобные картинки, без сомнения, видели многие по телевидению и сейчас сами став невольными свидетелями возможного предстоящего захвата самолёта, или теракта, замерли…. Но через минуту всё стало на свои места, когда охранник вернулся и, показывая фотографию с флагом, с невозмутимым лицом спросил меня:- Где расписаться? Покажи место…
- Да всё равно. Можно вот здесь,- я указал на участок на фотографии.- Да, вот ещё одну возьмите. Эту для него, лично. На память.
Через минуту он вновь вернулся и принёс мне подписанную фотографию. Охранники «обмякли» когда я, извинившись, отправился в свое кресло, отметив по взглядам пассажиров, что напряжение в салоне спало, и на лицах появились блаженные улыбки.
Но напряжение не спало для меня.
Сев в кресло я тоже немного успокоился, а спустя четверть часа начал теряться в догадках: почему экс-президент не пригласил меня в салон и лично не подписал мне мою фотографию. Ведь для него, первого лица государства, рассуждал я, эта фотография должна была значить больше, чем для любого рядового гражданина, тем более, что он сам был одним из вершителей истории своего народа. И конечно, согласно здравого смысла и рассудка, ему должно было быть не безразлично узнать, кто, где и когда демонстрировал символ власти его страны, которой он служил сам, ради которой воевал и живёт? Однако, никакого, казалось бы должного интереса и внимания со стороны «экс»-а замечено мною не было, и его реакция заставляла меня серьёзно задуматься об этом.
С другой стороны, рассуждал я, такое дистанцирование «экс-а» могло быть связано, с решением начальника его охраны, строго исполняющего должностную инструкцию по охране "его величества".
Теряясь в догадках на предмет произошедшего, я и не заметил, как самолёт пошёл на снижение и вскоре его шасси застучали по бетонной полосе аэродрома, возвращая меня в реаль ожидающих меня событий.
С силой отогнав ворох взаимно противоречивых мыслей, я решил отложить анализ не понятного мне поведения «на потом», когда появиться на то свободное время.
… Я медленно прошёлся рядом с фонтанами, которые шумели падающими струями воды более чем обычно, ещё раз подчёркивая необычную тишину безлюдной площади просыпающегося города.
Обогнув их со стороны исторического музея я, собрался было уйти с площади, не надеясь более никого не встретить на ней, как вдруг услышал весёлый детский смех. Оглянувшись, я увидел стайку детей вылетевших из музея и уже плескающихся в прохладной воде фонтанного бассейна.
Обрадованный тем, что кто-то всё-таки появился на площади, я вскинул камеру и стал снимать весёлых школьников. Как оказалось, они прибыли сюда из ближайшего города Октемберян и теперь осмотрев музей истории, собирались вернуться обратно.
«Вот и будущее страны!- пронеслось у меня в голове.- Это им по-новому предстоит строить и преобразовывать свою Родину». Картина была довольно символичная: симпатичные и задорные дети откровенно плескались фонтанной водой, как бы освещая то место, где двадцать лет назад взлетел в небо их национальный символ, неся с собой в будущее смех, свободу и счастье их страны. Мне стало свободней дышать от увиденного и все сомнения накопившееся за последний час моего пребывания на площади рухнули в никуда, оставив мне надежду на их благодарность, что не зря я взлетел тогда с этой площади. И как хорошо, что мне встретились именно они, эти весёлые и беззаботные дети, символы чистоты и не порочности, а не стареющие высокопарные «президенты», или зажравшиеся «алигархи-авантюристы» разных рангов, называющих себя лидерами нации.
«Так если они из Октемберяна,- вспомнил я,- то значит из Сардарапата, а это как раз там, где находится эпицентр сегодняшнего праздника!» Я хорошо знал мемориальный комплекс в честь Сардарападской битвы, не раз бывая там со своим приятелем Арэгом, сыном автора-архитектора Рафаэля Исраеляна. Именно с его архитектуры начинается документальный фильм: гордые орлы, высокая колокольня на фоне араратской долины и седовласого Арарата, а вокруг солнце, солнце, солнце… Именно там предки этих ребят отстояли свою страну от турок. А я, спустя 70 лет,(надо ж такому случиться) в честь их славной истории, поднял трёхцветный флаг в небо страны. Вот это встреча! О таком неожиданном знакомстве я, конечно, не мог даже подумать. Не всё так просто на первый взгляд, тем не менее как мне кажется, что без влияния Всевышнего видимо и здесь не обошлось. Теперь никто не скажет мне, что я не принадлежу своей малой родине,- Армении, а её дети, это и мои дети! Выходит, в честь их я и поднимал тогда флаг с абрикосовой полосой.
Я вспомнил своего Славку, который срисовывал с моей фотографии гору Арарат и летящий российский монгольфьер с трёхцветным флагом под ним. Сейчас, наверно, ему «аукается» там, в Москве, где он родился и живёт.
На радостях, я разговорился с молодой, симпатичной учительницей и водителем автобуса, видимо принявших меня за неординарного русского туриста, сбивчиво смешивающим русские и армянские слова и постоянно снимающего их детей на видео.
Раздарив им юбилейные фотографии, копии той, что красовалась у меня на груди и, распрощавшись с ними, я поспешил по прилегающей улице Абовяна наверх, в сторону «молодёжки». Мне не терпелось успеть пройтись по центральным улицам города, по которым я неоднократно гулял и бродил когда-то, впитывая окружающую жизнь, наслаждаясь радостью бытия, молодости, любви, познания мира. Мне хотелось вспомнить какие-то эпизоды из своей ранней жизни, «привязывая» их к узнаваемым мною «вешкам»: знакомой улице или дому, дереву или старой скамейке. И тогда, вздрогнув от увиденного, я останавливался как вкопанный, невольно тянулся к камере и снимал, снимал, снимал. Это были удивительные встречи с прошлым, о которых знал только я и никто более. Каждая улица, старая, новая, дом, дерево, водяной фонтанчик, люди, рекламы, всё навалилось на меня таким объёмом эмоций, что порой мне казалось, можно было сойти с ума. Солнце и эмоции выжимали из меня ручьи пота, который крупными слезами струился по лицу, застилал глаза и мешал смотреть в глазок камеры. Я купил себе небольшое полотенце красного цвета и, обернув им потную шею, продолжал шагать по знакомым местам центральной части города. Прохожие смотрели на меня с любопытством, провожая удивлёнными взглядами. Конечно, они не знали, что перед ними не турист, а такой же как и они горожанин, хотя и не совсем внешне схож с этническими жителями. И уж совсем они не знали, что именно этот турист, с красным полотенцем на шее, не кто иной, как бывший диск-жокей из их легендарной «Молодёжки», кинотеатра «Россия» и бара ресторана «Севан», тот, кто первым поднял армянский флаг над городом, возвещая о новой эре в их жизни. Порой мне казалось, что кто-то меня вот-вот окрикнет, как это бывало в те ушедшие безвозвратно годы, и я увижу знакомого, приятеля или просто того, кто был завсегдатаем дискотечных вечеринок, которые я проводил. Но лиц того времени мне не встречалось, более того они были внешне другими, отличными от лиц моего поколения, вызывая во мне чисто человеческое любопытство и удивление. Нация поменяла свой «фейс»! Это было очевидно и почти что открытием для меня. «Выходит «новичков» в городе больше чем «старичков», - думалось мне,- и ассимиляция нации налицо.- У меня складывалось такое впечатление, как будто, бывшие жители города, разом и всем миром, снявшись с насиженного места и гонимые неизвестной силой судьбы, перебазировались на новые места, а на их место пришли другие, нынешние. Всё выглядело подобно легендам об исчезнувших цивилизациях, и это удивляло меня.
Впереди, замаячил кинотеатр «Москва», где в вначале 60-х я впервые увидел документальный фильм «Америка глазами француза», про сытую и красивую американскую жизнь, узнав, что такое бурлеск, ночные клубы, реклама и проститутки. А спустя некоторое время после проката зарубежного фильма, по городу поползли невероятные слухи о возникающих подпольных «голубых вечеринках», где их участники танцуют рок-н-ролл, твист и «зажигают» в купальниках при обязательном, голубом освещении. Вскоре медицинские лампы накаливания синего света, предназначенные для медицинских целей и продаваемых в аптеках города стали дефицитом.
Я вспомнил друга Юру, которого звали «цеховиком», так как он, организовав у себя в подвале собственного дома «подпольный» обувной цех, шил супермодные туфли для стиляг, цеховиков и их жён. И ни один «мент» не мог его закрыть. В его «сакле»,- так мы называли его старый глинобитный дом, вечерами, в том же подвале, мы устраивали свои собственные стриптиз-шоу, подобно тем, что мы видели в западных журналах, слушали рок и джаз по запрещённому радио «Голос Америки».
Мне было весело и смешно от ярких сцен далёкой молодости, и я продолжал подниматься вверх по улице своих воспоминаний, мысленно заглядывая, в замочные скважины давно заколоченных дверей своей юности.
Недалеко отсюда располагался Дворец пионеров, где ещё в школьные годы я делал модели кораблей и снимал свои первые любительские кинофильмы. Покоренный реквиемом Р.Рождественского «Помните…» я со своим однокашником Гаспаром, решили снять фильм о героях войны. Не задумываясь долго над сложностью поставленной задачи, мы отправились в одну из воинских частей, стоящих в Мгупе, в которой ранее служил мой отец, что бы снять эпизод героической гибели Александра Матросова. Ушедшего в отставку моего отца хорошо знали в части и, назвав его фамилию и цель нашего прихода, я получил от командира части в помощь для съёмки: троих солдат в полной боевой экипировке, в касках, с оружием, пулемётом и холостыми патронами. Дело было зимой, и мы, выйдя за пределы военного городка, утопая в снегу, нашли небольшую ямку в камнях, обустроив её под военный дзот, разместили в ней стрелка с пулемётом. Кадры героического эпизода снятые на любительскую кинокамеру «Киев-16» были очень реальны: утопая в снегу, двое солдат с оружием бежали прямо на стреляющий в них пулемёт. Ещё мгновение, и один из них подбежав к амбразуре, не останавливаясь, с хода, бросился на изрыгающее огонь дуло «станкача», закрыв его своим телом.
Мы с Гаспаром ахнули, когда увидели, что солдат больше не двигается и лежит неподвижно.
Всё было настолько реально, что мы решили, что солдат погиб по-настоящему. Мы закричали от страха произошедшего, но тут-же облегчённо осеклись, когда увидели что наш герой - жив. Он пошевелился, и медленно встав, тяжело дыша, начал отряхиваться от снега.
Кадры героического эпизода получились потрясающими, и никто из кружка кинолюбителей не хотел верить, что это снимали мы, школьники восьмого класса. Это были годы памяти героев прошедшей войны и мы сами хотели быть героями и подражать им. А спустя два года я пробовал поступать во ВГИК, но, не имея двухлетнего трудового стажа, не был допущен к экзаменам. На этом не закончилось моё желание снимать, более того позже, я по своей инициативе снял документальный фильм «Москве фестивальной» о последнем фестивале молодёжи и студентов прошедшего в Москве в 1985года, который был показан по республиканскому телевидению год спустя. Вот и сейчас, я снимал, снимал и снимал…
…Вскоре я дошёл до перекрёстка, где рассчитывал увидеть старое здание научно-исследовательского института «ЯЗЫКА», на кровле, которой должна была красоваться «бегущая строка», установленная мной ещё во времена возникшей кооперации. Там же, на чердаке, у меня находился небольшой технический узел, комнатка, с установленными в ней металлическими шкафами, нашпигованными электроникой управления светового информатора.
Списанную «Бегущую строку», единственную в городе, я за копейки приобрёл в одной спортивной организации, которая в тот период была совсем ей ни к чему: света в городе практически не было, да и устройство было старого образца и списано с баланса предприятия. Модернизировав «строку» я запустил её, и она ярко светилась в морозных ночах, даже когда город замерзал от нехватки света и тепла.
Там же, в этой «голубятне» я хранил флаг, который спрятал тогда, после демонстрационного полёта над городом. Спустя десять лет я передал его в мэрию города, так как заказчиками того полёта была она. И наверно это я сделал зря(не могу себе простить), надо было отдать его в исторический музей и теперь его можно было бы лицезреть не только мне. Как ни как, это был главный флаг новой республики, который был тогда первым в небе, вещая горожанам и всему миру об образовании новой республики. Его видели по телевидению не только жители города, но и вся перерождающаяся страна советов. Поэтому я назвал этот триколор по праву,- главным. Сегодня и ему было бы двадцать!
Тут я вновь невольно вспомнил о Бесси, которая шила американский флаг, об экс-президенте Армении, который без интереса отнёся к фотографии флага, которую я просил подписать. И опять в моей голове повис вопросительный знак.
И всё-таки мне нужно было спросить у него: "Где ваш флаг, парон ЭКС? - Где символ страны, вашего народа?"- подумал я, досадно сожалея об упущенной возможности.
Но какого было моё удивление, когда подойдя ближе, я не увидел, ни табло, ни самого института, и только металлический забор, обрамляющий это место, говорил мне о том, что за ним идут строительные работы.
Слёзы невольно навернулись мне на глаза, и я охнул, изменившись в лице. Я не мог даже предположить, что не увижу более того места, где прошли удивительные по содержанию и контрасту дни, дни когда мне, как и многим горожанам, виделось, как на глазах ломалась наша жизнь и возникала какая-то новая, непонятная, рождённая в муках, холоде, голоде и темноте.
Не веря своим глазам я перешёл улицу и направился к забору, что бы убедиться в увиденном. Подойдя к забору, я увидел через щель котлован, всё, что было на месте института. Но чуть правее, виднелась небольшая католическая церквушка, та самая, которая была расположена во дворе института. Она пережила многое, ещё в революцию в неё стреляли, хотели сломать. Но она выстояла, и продолжала действовать. Пользуясь её близким месторасположением, я как и многие жители из ближайших домов, неоднократно посещал её и ставил там свечи. Там же, во дворе института в те дни,после работы, я сварил скромную металлическую ограду для могилы отца, который скончался через месяц после прошедших празднеств дня независимости.
Стоя во дворе церквушки с навалившимися на меня воспоминаниями, я в сердцах решил, сначала съездить на кладбище и посетить могилу родного человека, а потом продолжить начатое путешествие по волнам своей памяти.
Купив (в переходе) у медицинского института букет цветов, я поймал такси и поехал на кладбище в Новый Норк. Всю дорогу к кладбищу, моё сердце билось учащённо, подобно неугомонно тикающему таксометру такси, и порой мне казалось, что я не ехал, а бежал по трассе в сторону жилого массива. У входа на кладбище, я попросил водителя подождать меня, и, выйдя из машины, с ещё большим волнением поспешил на территорию последнего пристанища человеческих душ. Светило яркое солнце, было тихо и полированные гранитные плиты надгробных памятников, местами тускло поблескивали в его лучах, строго давая понять вновь пришедшему, что всё в мире имеет свой конец.
Я без труда нашёл могилу отца. Она, как и близлежащие могилы вся заросла бурьяном, от чего надписи на ней было не видно. Я с боязнью, не торопясь, раздвигал колючие стебли сухих растений, стеной стоящих на страже серого базальтового надгробья, скрывая выгравированную на камне надпись. Я боялся увидеть рядом с фамилией отца фамилию своей матери, которую не видел более десяти лет. Именно тогда, когда в сердцах разругавшись с ней из-за проданного ею отцовского дома, я не видел её. За это десятилетие она могла и умереть. Где она теперь, в Москве или покоится здесь, рядом с отцом? Я не знал. В оптимальном варианте (да простит меня бог за подобное рассуждение) ей было бы лучше покоиться здесь, а не в России, где места для неё не было, как не было и российского гражданства.
Я прекрасно помнил, как она меня уговаривала, что бы я не помогал ей в регистрации, так как дела её дочери (моей сестры) и зятя с их приобретённой московской квартирой, были не совсем чистыми. Потом она разъясняла мне, что у них, из-за этого могли возникнуть проблемы с правоохранителями на предмет лигитивности их проживания в Москве, и доходов на приобретённую жилплощадь.
- Ты понимаешь, мать, если ты не получишь гражданство или просто временную регистрацию, ты останешься никем. А если, не дай бог, вдруг умрёшь, то умрёшь бомжихой, тобишь, без определённого места жительства. Ты понимаешь, чем это чревато? – я перевёл дух и продолжил, - значит, тебя они легально похоронить даже не смогут. Потому что ты для государства, в котором живёшь,- никто. Выходит, что ты жила зря. Зря родилась, зря воевала, работала, сестру и меня родила…. Я тебе хочу помочь, но это сделать мне, не имеющему дома, тоже трудно. А это всё из-за того, что зятёк твой со своим братцем «отгрохали» квартиру в которой ты живёшь,-незаконно. В Америку готовятся сачкануть, или попросту скрыться… Предатели они… Вот и таятся от правосудия и «засветиться» из-за тебя в регистрационных документах на выезд, они не рискуют. А ты из-за них, стала их заложницей. Да-а… И заслуги, которые получила от государства, тебе тоже не помогут, - говорил я матери, чувствуя, что вот-вот она зарыдает, а вместе с ней и я.
- Я готов тебе помочь, но и у меня нет дома. Говорил тебе, не продавай отчий дом. Я, конечно, сам смог бы бегать по всем инстанциям за справками, в очередях постоять. Но прописку, будь она не ладна, должен делать сам хозяин дома, таков закон. Ты уже десять лет живёшь в Москве и всё ещё не имеешь простейшей регистрации… Почему так получилось?
В ответ мать растерялась и, не зная, что сказать, тихо заплакала.
Я не знал, что мне делать и тоже молчал, чувствуя, что она мне что-то не договаривает. Долгое молчание было невыносимо, и я вновь с осторожностью продолжил:
- Скажи в чём причина, мать. Разве не правду я тебе раскрыл? Почему они с первых дней пребывания в Москве не оформили тебя, как полагается, по-закону? А сегодня ты могла бы получать пенсию и притом военную, как ветеран и за десять лет это составило бы более… миллиона рублей. Вот тебе и квартира! А сейчас ты живёшь как в мышеловке и притом чужой.
Ещё раз тебе скажу, прости меня, не надо было тебе продавать отцовского дома и выбрасывать меня на улицу… Ты родила меня… ты и убила меня… обменяла мою квартиру на "кусок колбасы", которую предложила тебе сестра с зятем когда я уехал. И бог тебе не простил содеянного…. То ли ещё будет!
Всё обернулось тебе бумерангом. Сейчас ни у тебя, ни у меня нет дома. Была семья и нет семьи… Прости меня за правду… мать. Но это так. Истина мне дороже.
Я продолжал вспоминать последний, нелёгкий телефонный диалог с матерью, обламывая сухие стебли дрожащими руками, ожидая увидеть её имя на могильном камне.
«Боже мой! - думал я о сестре, раздвигая руками заросли репейника,- до какой же степени надо быть подлой, что бы так безбожно исковеркать жизнь собственной матери и мою».
Всё в мире повторяется. Говорят, что подобное передаётся даже и по линии генетики. Это видимо тоже, правда. Я вспомнил один всплывший в памяти эпизод, рассказанной матерью из детства отца. Как-то во время голода на Украине, когда отцу было около десяти лет, он оставшийся без родителей, пришёл голодный к своей сестре домой, что бы что-нибудь съесть. Но его старшая сестра Галя, бывшая тогда за мужем, увидев его в окно, не открыла ему дверей хаты, хотя знала, зачем пришёл её младший брат. Он так и ушёл холодным и голодным.
Мы с сестрой долгие годы помнили рассказанный матерью эпизод, и никак не могли понять, как это могло случиться с ближними родственниками,- сестрой и братом. И каждый из нас, тогда, был уверен в себе и другом, что подобного с нами никогда не может произойти. Боже упаси, никогда! Ведь мы были воспитаны в стране, где «человек, человеку,- друг, товарищ и брат» и если, не дай бог, что-то произойдёт, то готовы были действовать по высшей формуле чести: «Сам погибай, а товарища, выручай.»
А сегодня, всё выглядит по-другому. Я вспомнил московскую пекарню, где мне пришлось ночевать, хотя не так уж далеко располагалась квартира сестры, которая так и не пригласила меня переночевать к себе домой. Все ночи, которые я провёл в пекарне, перевернули мою жизнь, дав мне понять, что надо надеется только на себя и никакая «родная кровь» тебя не спасёт, если ты не сделаешь этого сам.
Мои нелёгкие размышления прервал тихий мужской голос, раздавшийся за спиной. Он звучал по-армянски.
- Инчёв окнем, ахпер-джан? (Чем помочь, брат-хороший?)
Я повернулся и увидел молодого, не бритого мужчину, который видимо был здешним смотрителем, или попросту говоря, могильщиком.
- Узумэм макрэм микич (хочу немного почистить)-произнёс я по-армянски, рассматривая небритого армянина, видимо готового помочь мне, что бы подзаработать.
Он был сейчас как раз, кстати, и я, покопавшись в сумке, дав ему, пять тысяч драмов, сказал:
- Векал эси. Ев окни индз. Хето гна охи ар, ев закуски микич, ев джур бер. Кар пиды макрэм.(арм.)
(Бери это. И помоги мне. Потом сходи, купи водку и немного закуски, и воды принеси. Камень хочу почистить.)
Парень всё понял и тут же с сознанием дела приступил к работе: крепкими руками стал выдирать засохший репейник и выбрасывать его за пределы могилы, очищая её небольшую территорию.
Покончив с сорняком, он поспешил на выход с кладбища, торопясь приобрести то, чего я просил. Убедившись, что фамилии матери здесь нет, и значит, она здесь не похоронена, глубоко вздохнув и перекрестившись, я достал камеру, и присев на корточки, начал снимать могилу.
Могильщик Арсэн появился быстро и, расставив купленную водку и закуску на бордюре могилы, стал открывать бутылку. Он делал всё умело и не торопясь.
Потом, по моей просьбе, он сказал небольшую речь, которую часто произносят священники во время прощальных поминок с усопшим. Он говорил со знанием дела, а я снимал его на видео, что бы оставить запись себе на память.
Арсэн говорил тихо, и речь его лилась мягко и жалобно, словно это был не могильщик, а истинный священник, знающий подобные церемонии много лет.
- Охорми иран (вечный покой ему),- закончил Арсэн и коснувшись моей руки державшей стопку своей, выпил. Я тоже выпил, но не до конца: остаток водки медленно вылил на могилу. Это означало, что я мысленно поделился с отцом. Арсэн перекрестился и я тоже.
Мы закусили и выпили ещё. Потом я прочистил мокрой тряпкой могильный камень и разложил у его основания цветы, предварительно сломав их стебли. Потом поставил фотографию Славки на тёплую каменную плиту и, включил камеру вновь, тихо проговорил своё обращение к отцу:
«Отец, это твой внук, наследник твой. Он родился в Москве, через десять лет после твоего ухода. Знай, что я жив и род наш тоже. Вот только мать обманула… тебя и меня, продав твой дом… Дом, который ты завещал мне…. Это дочь твоя её надоумила, а она поддалась. Этого я не могу простить… Ни той, ни другой… А с сестрой у меня разговор будет короткий… Помню тот день, как сейчас. Мать не смотрела мне в глаза. Впервые, за много лет, я заметил за ней это: она не смотрела мне, её сыну в глаза. Тому, кого родила и любила, тому, кто, будучи малым, просил у неё «какаочко-воды», а она торопилась напоить меня водой или сварить какао. Я вспомнил, как защищая меня, она догнала хулигана-старшеклассника, избившего меня у школы, за то, что я был русским, и отвела его к директору. В сознании моём пронеслись сотни фрагментов из жизни, где бы не присутствовала мать и вот тебе на… Я никогда не мог представить себе, что мать так запросто продаст дом и значит предаст меня…
Я был настолько поражён произошедшим, что не знал, как всё это переварить и понять. Нет, не забыть мне этого никогда, отец. В этой жизни, я никогда и никому не сделал плохого.
Сам я держусь с божьей помощью. Сейчас живу в России, откуда мы приехали, в Москве. Жаль, что ты не видишь внука… Но ты в этом не виноват…. Жизнь наша так сложилась. Служил ты Родине верно, но её угробили. Свои, а не враги. Свои, хуже врагов. Это как мать меня… Прости меня за то, что мало уделял тебе внимания, когда ты болел. Флаг готовился поднять над городом, в день Независимости… Думал, что жить после этого станет лучше и свободнее… Теперь я флагоносец чужой страны. Так считают некоторые. А я считаю, что я поднял флаг моей малой родины. Разве нет?… Жаль, что ты не видел как это было. Знаешь отец, что меня потрясло? Когда я сегодня стоял на площади, по которой ты когда-то маршировал, где я студентом ходил на демонстрации, потом флаг независимости поднимал, спустя двадцать лет, никого на площади не было, а это значит, что никто не помнит и не знает об этом. А некоторые, недалёкие индивидуумы, сейчас поговаривают, что тогда русские захватили Армению. Оказывается мы, русские в Армении, - оккупанты…
Я еле выговорил это слово высохшим языком и, отпив немного воды, продолжил:
- Интересно отец, а воинам Паскевича, тем, кто освободил Эривань от персов в 1827году, вслед такие же слова кричали? Может быть, эти слова неслись и в спину Грибоедова, после его премьеры «Горе от ума», которая прошла в резиденции персидского сардара,который насиловал армян, а сегодня их режут свои. Сейчас в Ереване много «парсиков» (персов) появилось, прадеды которых резали армян. Но вряд ли те и эти знают и помнят об этом.
Всё поменялось в этом мире и мышление людей тоже: вчера приветствовали, кидали кепки от радости,- сегодня обвиняют… Даже смотрят на меня по-другому… Сегодня вечером я встречусь с одноклассниками. Посмотрю, что они скажут мне…. Что теперь буду писать в своих эссэ, не знаю.
Я немного помолчал и продолжил, вспомнив:
- Забыл тебе сказать, что я книгу рассказов написал, небольшую. Про жизнь нашу здесь, в Армении. Я не стал писателем, нет, и не собираюсь им быть. Просто не написать её для меня, было невозможно. Как и не приехать сюда, в день праздника. Сегодня её обещали принести из издательства. Как подарки раздарю всем своим знакомым. Пусть знают, что и как было с нами здесь, а как потом стало без нас, русских, они сами знают. Пусть сами решают оккупанты мы или нет… Вот так, бывает в жизни…. Бред это всё и даже не вериться мне… Выходит, если ты был военным, то значит был… оккупантом? А я тогда, кто? Может, поэтому мне и не отвечали на письма ни президент, ни премьер по-поводу флага, когда я писал им письма. Может быть сейчас, спустя 20 лет они тоже посчитали, что национальный флаг Армении тогда подняли… оккупанты? Поэтому и не афишируют наш полёт, наши заслуги. Уверен, что если бы это сделали сами армяне, то наверняка они сделали бы из них героев… И на празднества 20-летия меня не пригласили, вся пресса молчит, как буд-то этого полёта и не было совсем. И о самом флаге тоже мне ничего неизвестно. Где и что с ним произошло потом, мне не ведомо до сих пор. А я ведь передал его в мэрию. И бумагу получил подписанную, всё как полагается… приёмка…, сдача…, круглая печать. Как ни как, ткань и флагшток, это материальная ценность. Вместо того что бы беречь и чтить свой символ, власти молчат. Нет, они попросту не хотят обнародовать факт, что русские подняли их символ. Даже сами перед собой не хотят признаться. Точно, трусы они… И сегодня, мне никто спасибо не сказал… Видно, что и у новой элиты тоже проблемы с совестью. Не напрасно великий поэт отметил характерную двойственность её мышления : - «…Ты трус, ты раб, ты а…». Вот и мне напрямую, пришлось столкнуться с этим. Выходит, что они считают нас русских, «своими» тогда, когда это выгодно и удобно, а если что не так, то поют песню: «…ми не туда попали». Один «деятель», из-за любви к «старшему брату» даже клуб «PUTIN» в городе открыл! За это получил медаль от российского патриарха Кирилла и правительства «За дружбу между народами». А потом оказалось, что он аферист. Негодяем, этот Андраник оказался. Вызвался восстановить могилы русских солдат, погибших с турками, за счёт потомков этих же солдат.
Я отпил глоток воды и продолжил:
- Наши, здесь с ракетами стоят, границу охраняют, весь юг держат под прицелом. Та часть, в которой ты служил, теперь российской базой называется. А уйдут, так жди второго геноцида… Вот тогда и запоют по-другому и про флаг вспомнят. Вот так-то, отец. А ведь тогда, в те дни 90-х, лев готовился к прыжку,- турки стояли на границе, готовые вот-вот перейти её. Об этом я сам узнал недавно, из одного армянского сайта. Видимо, наш звездчатый монгольфьер с флагом в небе, дал тогда им понять, что Армения не одна, а с Россией, а с Россией лучше не связываться… Вспомнили историю, небось.
Я поднял армянский флаг, но сегодня не знаю, гордиться мне этим или посыпать голову пеплом. Не знаю. Тогда, гордился, а сейчас…, не знаю.
Я глотнул немного воды и тихо продолжал говорить горячей от солнца базальтовой плите, на которой было высечено имя и фамилия отца.
- А наше русское чиновничьё, папаша, тоже «хорошее»: ни капли помощи от них нет, нигде не говорят об этом. А президенты двух стран ездят, в гости, клянутся в верности друг другу и обмениваются орденами и медалями. Один советник из российского посольства, вообще окосел, когда узнал, что армянский флаг подняли мы, русские… Разводит руками и делает вид, что ни какой информации об этом у него нет. А ведь я этому чиновнику из Москвы всё рассказал, видеодиск и фото подарил… А он, бестия, вместо того, что бы популяризировать событие, взял взятку от, заинтересованных в этом замалчивании лиц. Э-эх! Мир перевернулся, папуля. Всё вверх дном стало… И думают теперь не головой, а совсем другим местом… Что б им выгода была в первую очередь, а не державе.
Как там, в армянской пословице говориться: «Шунэ тироч чи чаначум» (собака не узнаёт своего хозяина). Революцией витает в воздухе. Да и концом света американцы пугают… Видимо есть доля правды в этом: приехал я на праздник, а меня здесь не ждут, более того, называют оккупантом… Видимо вот он, мой конец света наступил… А я думал, что праздник будет… как тогда. Обидно очень. Хотя так думают не все, и это обнадёживает. Всё-таки есть здесь нормальные люди… Но их, как и везде, мало. Было бы неплохо, если бы в нашем доме на Чаренца, сделали музей ФЛАГА, как это в Америке есть, в Филадельфии. В доме Бетси, белошвейки, сделали музей флага… У той, что первый флаг Америки сшила. Её вся Америка знает, а звёздно-полосатый флаг до сих пор называют «флагом Бетси».
Может и армянский флаг, когда-нибудь, тоже назовут моим именем: «Флаг ди-джея РЭД». Звучит, красиво, а? Как моя книга… Однако… А в нашей квартире сейчас, какой-то склад или магазин примостился. Вот так…
Солнце сильнее прежнего подпекало кладбище, поднимаясь всё выше и выше над горизонтом. Мне становилось трудно дышать и жариться под его палящими лучами. Я весь взмок, и пот ручьями стекал по моему изнывающему от сильной соляризации, телу. Видимо я уже отвык от горного солнца, хотя «проколбасил» под ним не один десяток лет.
Я с трудом встал с колен на ноги и тихо произнёс прощальную фразу:
- Прощай…. Спи спокойно, отец…. Здесь тепло, сухо и тихо. Россия шумит и не видно этому конца. Если приеду ещё, то приду обязательно».
Арсэн сидел на бордюре за моей спиной, и тихо покуривая сигарету, слушал, что я что-то шептал и тихо бурчал себе под нос.
Потом я взял Славкину фотографию, прислонённую к плите и, вложив её вместе с камерой в кейс, сказал:
- Верч Арсэн-джан. Гнациньк (Всё Арсэн-дорогой. Пошли)
Мы ещё выпили по глотку водки и, поставив стаканчики к подножию памятной плиты, пошли с кладбища. У входа стоял всё тот же таксист, который меня привёз сюда.
Распрощавшись с Арсэном и пожав его мозолистую руку, я ещё раз посмотрел в сторону кладбища, потом со стоном сел в такси, и мы направились в город. Таксист по моей просьбе поехал по другой дороге, которая теперь была значительно удобнее старой, той по которой мы хоронили отца.
Постепенно мы спустились в город через старый Норк, и покатили по улице, где располагался мой бывший дом и институт, в котором я провёл десять лет своей рабочей деятельности, изучая строительное дело на практике, место, где прошли лучшие годы моей молодости, где провёл первую дискотечную вечеринку, вернувшись из Польши.
Тогда это была осень 21 октября 1972года и я отмечал своё день рождение. Увлечённый рок музыкой и шлягерами западных исполнителей, отпечатанных на лицензионных виниловых дисках стран демократии, достав две вертушки «Аккорд» и подключившись к оркестровому «БИГу», я «нашумел» на весь институт своей невиданной до селе заморской новинкой, именуемой не русским словом,- ДИСКОТЕКОЙ.
Это была моя первая дискотечная вечеринка, которая потом переросла в моё профессиональное занятие: поняв, что в стране советов нет дискотек, я стал разрабатывать в институте дизайна, первый комплект дискотечных устройств, для оснащения будущих дискоклубов страны. Тогда власти были не за меня, хотя сами «члены» с упоением плясали под музыку запрещённых ими групп. Но на Олимпиаде-80 я от души «подколол» их за всё и как надо: голосом генсека заставил стоять по струнке смирно и «срать» в штаны! Молодец был я! Молод был и волен. Если б боялся риска, то и флаг бы не поднял. Видя мои «выкрутасы» с диско и флагом отец сказал бы про меня матери: «Силён бродяга!»
Конечно, я был силён. Ведь я повёз на Олимпиаду не заводской экземпляр «Диско», а свой, рукотворный, отстаивая честь державы и своё я.
И всё потому, что некоторые чиновники, хотели примазаться ко мне в соавторство. А я не стал делить своё дитя с кем-нибудь. В ответ, они отказали мне взять «Диско», собираясь завалить моё участие на Олимпиаде. Но ничего у них не вышло: я поехал со своей «Переносной», и взял серебро!
Восторг вырвался у меня из глотки, когда я увидел станцию канатной дороги и рядом с ней родное институтское здание из традиционного розового туфа. Рядом, под «канаткой», как и тогда располагалось кафе «Санасар-Баг